Вампиреныш

Вот дом, темноватый подъезд хрущевки без лифта, пятый этаж.

— Черт, – Рафис выругался, потом еще крепче, но делать было нечего и начал медленно подниматься. Вот нужная квартира. Дверь, обшарпанная картонная, какого-то немыслимого цвета: синего с зеленью. Нажал на кнопку звонка. Звука не последовало, звонок молчал. Рафис постучал.

— Кто там? – раздался за дверью женский голос.

— Электрика вызывали?

— Да, а как я пойму, что это вы?

«Дура! Идиотка!» – подумал Рафис.

— Вот удостоверение, – он сунул книжицу к глазку.

— Но, Вы, можете подделать!

— Вот инструменты, в конце концов, позвоните диспетчеру.

— Телефон не работает. У меня совсем нет электричества. Ладно, я открою, но учтите, что Марья Петровна из четырнадцатой квартиры все знает.

Щелкнул замок, и дверь открылась, на пороге со свечкой в руках стояла женщина, закутанная в шаль. У нее было круглое гладкое лицо, темные волнистые волосы спадали на покатые плечи, даже под шалью угадывалась пышная грудь. Рафис прошел в квартиру, достал фонарик и начал привычную работу. Вскоре загорелся свет. Он смог как следует разглядеть женщину. У нее оказалась хорошая фигура: тонкая талия, широкие бедра обтягивала длинная, из тонкого трикотажа, юбка. Вся она была мягкой и податливой, а еще и молодой, лет двадцати шести.

— Ой, спасибо, Вам! Я так боюсь темноты, совсем одна живу, только электричество и спасает, – женщина засмеялась мягким грудным смехом.

— Хотите чаю?

— Хочу, – неожиданно согласился Рафис, забыв о желании выпить. Спешить ему было некуда, дежурство закончилось. – Только позвоню диспетчеру.

Теперь обратил внимание на саму квартиру. Чистенько, но все убого и потрепано. Старые выцветшие обои, потертый палас, диван пятидесятых годов, покрытый тканевым одеяльцем. Допотопный черно-белый телевизор, ситцевые шторки с размытым рисунком, журнальный столик, на котором стоял телефон, и два облезлых кресла довершали картину комнаты.

Рафис положил трубку и прошел на кухню. Кухня соответствовала общему интерьеру жилища. Потрепанный гарнитур, двухкомфорочная электрическая плитка стояла на столе. Все было стерильно чисто, но до неприличия убого. На обеденном столе возвышалась вазочка с дешевым печеньем, вперемешку с карамельками «Дунькина радость», два граненых стакана дымились горячим чаем.

— Присаживайтесь, Вас как зовут?

— Рафис.

— Какое необычное имя!

— А я Инна Павловна.

— Рафис Анварович, будем знакомы.

Рафис пожал протянутую ладошку. Ручка у Инны была маленькой и мягкой с ухоженными ноготками, покрытыми приторно розовым лаком. Это понравилось Рафису.

Чай ему пришелся по вкусу: ароматный и крепкий. Он положил конфетку в рот и снова прихлебнул. Инна молчала, она взяла печенье и крошила его на клеенку.

— Ну, я пошел, – Рафис поднялся.

— Жаль.

— Что жаль?

— Вы уйдете и все, – Инна вздохнула.

— А давайте встретимся! – неожиданно для себя предложил Рафис.

— Давайте! – Инна улыбнулась и сложила ручки, как будто собиралась захлопать в ладоши.

Рафис и Инна стали встречаться. Они ходили в кино, держась за ручки как школьники. Но вскоре Рафису это надоело. Во время очередного чаепития он завалил ее на старенький диванчик и стал нетерпеливо срывать одежду. Добрался до бюстгальтера белого в цветочек, под ним грудь, упругая, с розовыми сосками, которые набухли и затвердели, как две горошины, ожидая чего-то. Рафис знал чего. Он буквально впился в них, с трудом сдерживаясь, чтобы не укусить всерьез. И начал жадно сосать, словно голодный младенец.

Инна, ошарашенная происходящим, покорно лежала, затаив дыхание. Вампиреныш разорвал трусики и, стянув с себя штаны, грубо овладел Инной. Она вскрикнула и снова замерла в шоке, стиснув зубы от боли. Рафис после долгого воздержания испытал ни с чем несравнимое наслаждение. Кончив, он просто упал на пол с узкого дивана. Инна осталась лежать, растерзанная в крови.

— Ты была девственницей! – удивился Вампиреныш. – Я не заметил.

Инна плакала, слезы просто лились сами по себе, бежали по белым гладким щекам. Инна молчала.

— Не дуйся, выходи замуж за меня, – сказала Рафис, вытирая слезы со щек Инны тыльной стороной ладони.

— Первый раз всегда так для женщин, неприятно. Все нормально будет. Иди, в душ сходи. Диван я замою.

Инна все-таки приняла предложение Рафиса, и они стали жить вместе. Сработала дурацкая женская психология: желание выйти замуж и создать семью вопреки всему.

Лидия Иосифовна была рада до безумия, хотя очень скучала по сыну, который переехал к Инне.

— Инк, сделаем ремонт, купим новую мебель. Ты не грусти, чего, как неживая, – Рафис больно ущипнул ее за грудь.

Инна стала его бояться. Он ничего такого особенно плохого не делал, наоборот, заботился. Рафис сменил обои, выбросил палас, постелив вместо него пушистый ковер. Он даже поменял мебель. Но она боялась, боялась ночей, когда он, словно дикий зверь, овладевал ею. Иногда даже, когда она спала, не будил, а просто брал, грубо вонзаясь, а потом отворачивался, не замечая слез жены.

— Ин, ты не надевай на ночь белья, а лучше вообще ничего, на фиг тебе эти ночнушки!

Инна купила пижаму и решила лечь в ней, наивно полагая, что хебешные брючки ее защитят. Но Рафис просто стянул их, как стягивают с ребенка мокрые штанишки и сделал, что хотел, ворча:

— Ты, с ума сошла, я же тебя просил, замерзла, что ли?

И вдруг случилось то, о чем он так долго мечтал. Инне утром стало плохо. Она, не доев бутерброд, бросилась в ванну.

— Иннуся, что с тобой?

Но он-то и так знал, что. Вскоре все подтвердилось. Ночные истязания прекратились.

— Моя, девочка, скоро мамочкой станешь, а я папочкой. Ура! – Рафис ласково гладил по волосам Инну, но у нее все сжималось внутри от страха.

Хозяйкой Инна была не очень. Плохо готовила, забывала стирать, уборку делала слишком долго. Вся какая-то неприспособленная, жила, как спала, вечно кутаясь в свою шерстяную шаль, а после таких ночей она совсем замкнулась. Беременность обрадовала, словно привал на подъеме в гору. Она похорошела, токсикоза практически не было, а главное – ее никто не трогал. Она продолжала ходить на работу в библиотеку.

— Инк, уйти оттуда, за гроши мотаешься, лучше постирай.

— Нет, милый, я не могу, там книги.

— Ладно, чеши, только жрать свари!

Она варила, но варево было практически несъедобным.

— Снова какие-то помои мне даешь! – орал Рафис с грохотом бросал ложку и отодвигал тарелку с такой силой, что часть супа оставалась на столе.

— Как можно испортить бутерброд! – орал Рафис. – На кой черт, ты горчицу туда засунула? Это же джем!

— Прости, Рафис, я хотела колбасу положить.

Рафис терпел. Он ждал его или ее, даже обедать не ходил к матери, ел дома, продукты сверял со списком, оставленным доктором, всегда. Список он прятал, но один раз забыл прямо на кухонном столе, отвлек телефонный звонок, а потом и вызов.

Инна, вернувшись с работы, сразу прошла на кухню, потому что хотела пить, она тяжело опустилась на табуретку, держа в руке стакан с кипяченой водой.

Ее внимание привлек листок бумаги с текстом, подчеркнутым красным фломастером: «Нельзя употреблять в пищу морепродукты!»

В дверь позвонили, и она пошла открывать. Но эта фраза глубоко и прочно засела в мозгу у Инны.

Инна родила дочь. Только после тяжелых родов в голове, словно щелкнул включатель, она перестала подчиняться Рафису.

— Где шлялся? Снова по бабам? Смотри, вернешься к своей мамаше, а про Майечку забудешь!

Она говорила это таким тоном, что Рафис верил каждому ее слову. Жили они все хуже и хуже. Как хозяйка с годами Инна не исправилась. Конечно, Майя была на первом месте всегда, все для нее. Папа приносил пирожки от бабушки, а мама водила в Макдональдс. Иногда приходила Лидия Иосифовна собственной персоной, когда Инна была на работе, и готовила обед, стирала, но всегда уходила вовремя, потому что не хотела встречаться с Инной. Ее радость от женитьбы сына улетучилась. Рафис перестал принадлежать ей, и к тому же она видела, что сын ее несчастлив.

Майя видела весь разлад между родителями, она страдала. Редкие посещения бабушки успокаивали ребенка. Там было все по-другому: тихо, ласково, никто не кричал, и вкусно пахло сдобными плюшками.

— Папа, почему мы так не живем дома?

— Потому что твоя мать дура! Но хочешь, мы будем так жить всегда?

— Да, а как это? Вы помиритесь?

— Нет, Котенок, мы разойдемся, а ты останешься со мной и бабушкой.

— А, как же мама?

— Мама будет жить своей жизнью.